Глава 3. Ветер листает страницы книги
БАЛЛАДА
Копытами площадь оглушена,
Мечей и копий не счесть,
Но трижды счастлива та страна,
В которой рыцари есть.
Наладили сёдла – и в стремена:
Зовёт их святая месть
Из Авиньона, из Кюстрина,
Из всех христианских мест.
Вскинет епископ сухую ладонь,
Поплывёт колокольный дым,
Старикам не впервой разжигать огонь,
А каштаны таскать – молодым.
Белокурые рыцари, цвет земли,
Жёлт и чёрен Восток,
Коварен афганец, упрям семит,
Твёрд дамасский клинок.
Но лица их горним светом полны,
Как будто весна окрест,
Прочны их доспехи, кони сильны,
Золотом вышит крест.
Перекрестились, скрылись в пыли –
Храни, богородица, их.
За гробом господним они ушли
Не думая о своих.
…О, когда бы у господа был господь,
Разве стал бы он созерцать,
Как невеста ждёт, как из года в год
Белеет в золоте прядь?
О, когда бы у господа был господь,
Разве дал бы он сгинуть им?
Старикам только дай горшки расколоть,
А умирать – молодым.
И когда бы у господа был господь,
Не исчезла бы без следа
Эта древняя кровь, эта пылкая плоть,
Как в пустынном песке вода!
1983
ИЕРУСАЛИМ
Здесь солнца в избытке, и дворик, и круг подходящий,
И, кто б ни вошёл, никогда не уходит ни с чем,
Я горло ножом прочищаю – пусть будет кувшин настоящий,
Звенящий от струй ледяных и плывущий на тёплом плече.
За глиной наощупь иду – так, к любимой ревнуя,
Прильну – и отпряну, в объятьях почуяв разлад.
Тобою владея, свою искуплю ли вину я?
Чем больше люблю я, тем более я виноват.
Хочу ли я участь другую, ( какую другую?)
Я к вечеру этой любовью по макушку сыт.
Пройду по базару пустому, куплю, не торгуясь,
В плетёнке – вина, и в лепёшку запеченый сыр.
Что стало со мной? Что ж не лечишь меня от недуга,
Гончарный мой круг- больше нет у меня никого.
Три меры, три бога над городом, три ветродуя,
И кто-то четвёртый… о, как мне подслушать его?
А улочка медлит, старея, но на гору лезет упрямо,
Где всё измеряется небом и не зарастает травой –
От первых твоих иудеев – до третьего храма,
От грозной надежды – до третьей войны мировой.
3/9/1982
СВАТОВСТВО
-Чей конь приблудился, хозяин, не худо коня привязать бы.
А как ваша дочка, хозяин, всё – к свадьбе, всё шьёт да печёт?
И что с нами будет? (а будет?) Не худо узнать бы –
Ушли водоносы с базара, ушел звездочёт.
Где ж всадник, хозяин? Коня его знают в округе.
Чьё имя шептал, отходя, неужели, моё?
Нас звали врагами, а был я ему – лучшим другом.
Его б я оплакал и спас от печали её.
И сколько ей можно готовить, зачем ей охота,
Как лету, начавшись едва, отцветать и хиреть?!
Стемнело давно. Городские закрылись ворота,
И можно уже отойти от окна, не гадать, не смотреть!
2 / 9 / 1982
ГЕТТО
(Из цикла “ Мама и снег над Варшавой ”)
1
Спи мой сыночек пока
На сугробах
Стоит накренясь
Площадь
Заставленный снегом
Путь не близкий
Катят катят машины
Железные спины
Солдаты вздыхают
Пора
Что ты делаешь в этом окне
Зайчик солнечный на стене
Не унывай есть ещё время
Чаю выпить
Поцеловаться
Проститься
Шарфом
За гвоздь на двери
Зацепиться
Чёрную нитку оставить
ГЕТТО
2
Рваная дорога,
Злая колея.
Далеко до бога,
Поздно – до жилья.
Свесилась дорога
Аж за край земли.
По дороге – дроги
Муравьём в пыли.
В неподвижном небе
Жёлтая звезда.
То ли в гости едем,
То ли – навсегда.
И никто не плачет,
И длиннеет тень,
И лошадку мальчик
Кормит целый день.
В воздухе нагретом.
Среди трав немых.
На исходе света.
На пороге тьмы.
1977
ОТРЫВОК
…И вспоминается ныне и присно
Сахар, который сыпал на булку,
Наше отечество – гулкая пристань,
Горло рванувшая переулку.
Баржи тяжёлые шли вереницей,
Коксом гружёные и кирпичами,
Днепр, рассекая степную столицу,
Сабельным зеркалом встал за плечами.
Выкрестил нас и назвал этот город,
И никого не оставил в покое,
Но прорастало из дедовских зёрен
Что-то неладное, что-то другое.
Камень падёт – и обрушится кровля –
Маленький самый, самый ничтожный
Выхлест безудержной дедовской крови –
Я и не знал, что такое возможно,
Я и не знал, что предсказаны где-то
Каждый рассвет мой, дом над рекою,
Что до рожденья проставлены меты,
Что называется это – судьбою.
Мальчик в скрипучих стеклянных покоях
Трогал во сне абрикос ягодицы,
И защищали утро от зноя
Тополь, акация и шелковица.
И заводили странные речи
Белые голуби с первою встречной, ___
И отклоняли атласные плечи
Серые горлинки с чёрным колечком.
Дикие голуби не целовались,
Просто летали и рядом сидели.
Лета осталось – всего лишь неделя,
Всё, что случится после – детали.
8/1982
МИРАЖ No. 2002
Поезд в пустыне – по-прежнему чудо;
Солдаты похожи на хлопья сажи,
Платформы растянуты, как верблюды,
С горбами пушек под камуфляжем.
Укачиваем чтеньем Танаха,
Закат поник – головой на блюде,
Беженцы пахнут гарью и страхом,
А говорили – войны не будет,
И хоронят – наскоро и без грима,
Урезая до метров последний путь.
Даже ящерке неуловимой,
Изумрудной, под камень не прошмыгнуть.
И ты, боевитый скелет, на рентгене
Распластан лягушкой, и гузкою – рот,
Сдвинь гениталии, неврастеник,
Доверься сержанту – поезд придёт,
Протухший, как с требухой колбаса,
Нарезан и подан, завёрнут в брезент,
В пустыне остывшей cтоим полчаса;
Справим нужду, проводим друзей.
Под ними реки ледяная ртуть,
Подземные бьют часы,
И сом слепой их толкает в грудь,
И крутит пейсы-усы.
Станут эхом вагонов, тенями огней
Эти сабры, гои, олим,
Как мы, кому не хватило дней
Подняться в Иерусалим –
На многих холмах – единственный дом,
Другого такого – нет,
И ангел со щупом и щитом
Ведёт нас – в хаки одет.
Темнеет небо, петляет путь,
На ржавых стрелках – бурьян и грязь,
И тянутся рельсы в когда-нибудь,
Нематериальными становясь.
22/4/02
+ Н А Б Л Ю Д А Т Е Л Ь +
Полдень. Пожарный катер зачален.
Двое пожарных играют в кости.
Один неудачлив, пыхтит от злости,
Другой, словно в бронзовой каске Будда.
Будет пожар? Скорее, не будет.
Жара. Появленье любого тела,
Равно и женского, здесь некстати.
Волны слоняются без дела,
Мелко покалывает в простате.
Ветер листает страницы книги.
Устав караульный? Тору? Кама Сутру?
Прогудит эскадрилья: ” Фантомы “? “МиГи ”?
День проплывёт, пересменка утром.
Даже если один из них отвлечётся,
Оттого, что штаны ему в зад влезли,
Книга сама собою прочтётся,
Да и пожары не бесполезны,
И бывают… Их тушат, и пепел над морем кружит,
Словно стая ворон над серыми водами свалки.
Сколько мусора вынесло на берег за эту не длинную жизнь,
И – ни бутылки с запиской – так, дерьмо или палки.
1991
МУЗЫКАНТЫ
Там, на углу, где светились часы,
Вечно сидели на скамьях нагретых
Альты, кларнеты, гитары, басы –
Те музыканты, чья песенка спета.
Те музыканты, чья песенка спета,
Свадьбы играли и похорона…
Пыльное лето, зеленое лето,
Днепропетровская сторона.
Были усаты они, бородаты,
Не унывали, держали пари.
Черные даты, красные даты –
Всё проходило под счёт “раз-два-три”.
Всё здесь прощалось, так-то, мой мальчик,
Всё, что угодно, но чисто играй
Всё, что угодно, но только без фальши
Пусть “маршируют святые в рай.”
Всё для себя поиграть собирались.
И заигрались, и проигрались.
Некогда больше играть для себя :
Дома – семья…
Но начиналась нечаянно тема
Голосом, звяканьем кружек в пивной,
И барабанщик, хромец разбитной,
Пальцами щёлкал, стучал по колену.
И постепеннно, сперва постепенно
Что-то вытягивалось из клубка,
За инструментом тянулась рука,
Чёрная нитка, чертовка, сирена,
Стой, мы догоним тебя непременно,
Это последний наш джаз, старина!
Чёрная клавиша к белой прижмётся,
Белая музыка с чёрной сольётся,
Под облаками квартет наш несётся,
Эй, музыкант, чародей, дуэлянт!
Ноты ли скачут, ворот ли рвётся :
Здесь напрокат инструмент выдаётся –
Руки его и усталый талант.
Это не первая жизнь, не вторая,
Эта не длинная жизнь на земле.
Слушайте музыку, снова играют
Дождик на крыше, свет на стекле.
Пары воркуют на скамьях нагретых,
Пишут на памятниках имена,
Спят музыканты, чья песенка спета,
Плачет страна и танцует страна.
Чёрная клавиша к белой прижмётся,
Белая музыка с чёрной сольётся,
Под облаками квартет наш несётся,
Это последний наш джаз, старина!
Музыка, миленький, не продаётся,
Музыка, слышите, не продаётся,
Музыка, миленький, не продаётся.
Музыка…музыка…Это она!…
1984
ЗАПИСКА
Я шёл на пир, а встрял в пирушку,
Где овцам подливает волк,
И – трезв едва. Прости, брат Пушкин,
Я долго возвращаю долг –
По бедности, не по бесчестью :
То славой занят был, то местью,
То женщина меня звала.
Я всё бросал, хоть был, не скрою,
Ничтожней греческих героев,
Геракла, Гектора, орла.
Из прочных каменных колодцев
Одной воде известен путь,
Любовь уходит… но вернётся
Когда-нибудь, когда-нибудь.
И проступает через лица
Одно, за всех тебя губя,
Одна – твоя. Она – жар-птица
Или змея, что жрёт себя.
Лежит, изогнута дугою,
И тешится своей игрой,
И кажется она землёю,
Где не ступал никто другой.
Ты ей – колумб, ты ей – невольник,
В её бермудский треугольник
Корабль, низринутый навек.
О, роковой соблазн открытья:
Небытие или соитье –
Я – червь, я – прах, я – человек.
4/81
АНАМНЕЗ
Её жалели или ухмылялись,
А муж смеялся : “ Дa уж, баб люблю..”
И от него, и от себя спасаясь,
Она пошла – и спряталась в петлю.
И прокляла его мужскую силу,
И всю с собой в могилу унесла.
Как будто тучей, враз его накрыло:
Ушли невесты, и болезнь пришла.
Он вдруг заметил, стали пахнуть платья
Духами – как в те, давние года.
И он искал – в шкафах и под кроватью.
Он знал, она придёт. Не знал – когда.
Так он сидел, а дни его летели,
Как ветер гонит мусор по дворам,
Уже душа не ночевала в теле,
Брезгливо возвращаясь по утрам,
В зачёркнутый веревкой бельевою
Двор, где одно и то же без конца:
Вороны в чёрном. Дождь в ведро пустое.
Хромая табуретка у крыльца.
2/4/ 2000
* * *
Так уж вышло: наречься
Камнем, птицей, скотом,
От глагола к наречью
Горло рвать, а потом
На последний экзамен
Быть уведенным вдруг,
И сухими глазами
Оглядеться вокруг.
12/1982