Здесь только волны, тьма и ветер,
И нет покоя на борту.
Последняя, зачем-то светит
Звезда у входа в темноту.

Ударили на вахте склянки.
Ступай, замаливай свой грех,
Всё вывернуто наизнанку ,
И те, кто спят, счастливей всех.

Так, мертвецов переступая,
Забытый битвой, конь бредёт.
Что часовой, о чём вздыхает,
Покуда арестант поёт?

Всю ночь качается над пленным
Остекленевший неба свод,
От Ватерлоо до Елены
Недолго плыть – неполный год.
1981

Он к стеклу каретному приник:
Кто вернулся ? Он? Его двойник?
Гладкий барин из заморских стран
Или безрассудный донжуан,

Прежде всех – себя похоронивший,
Как фонтан, застывший на лету,
Бывший муж, отец, любовник бывший,
Отстрадавший, но не отлюбивший,
Пересекший старости черту.

В горле плавает бульон морозный
И шлагбаум полосатит воздух.
Господин приезжий дипломат,
Времени тебе не занимать.

Прослезится глаз от снежной пыли,
Это было, это не впервой.
Так вот начинается Россия:
Гулкой тишиною, немотой.

Темнота стоит от сих до сих,
Так из темноты приходит стих:

…Ах, морозы, косы ледяные,
На стекле узоры слюдяные,
Ярмарки фанерной терема,
Сквозь веселье – колкий блеск ума,
Тонкий хлыст метели белокурой,
Разлетелась, разгулялась дура,
Барыня – российская зима!

Ах, в санях-разъездах день короткий,
На снегу изящный женский след.
Ожиданье – лучше, чем предмет
Ожидаемый. Очнёшься в сорок лет,
Словно загулявшая молодка…

Катится карета между звёзд
И незримый прогибает мост.

Колокольчик, светлячок-карета,
Звук не остаётся без ответа,
Завирухи голубая мгла,
Белые звонят колокола.

Пальцы стынут. На виски седые
Падает высокий звёздный свет.
Узкие колёса. Тонкий след.

Это – тракт. Из Мюнхена – в Россию.
Это – Тютчев. Был такой поэт.

1987

…Вдруг о вечном заговорим,
Тает в сумерках тень твоя,
И слова – это только грим
Исчезающе малых “я ”.

И у ночи – язык змеи,
И у чувства – двойной отсвет,
Искривляется путь Земли,
Искажаются “да” и “ нет”.

Этот день не хорош, не плох:
Это мы придаём ему вид.
И поэтому, видит бог,
Он недолго здесь простоит.

1983

Глину под лестницей тощей
Моет и тянет в овраг,
Снова сошлись не нарочно
Всплески, невнятица, мрак.

Кто ж по такой безнадёге
В небо пустился с земли?
Гаснет свеча на пороге,
Молния вспыхнет вдали.

Кто там шестом разгоняет,
Как голубей, облака?
Или ему нехватает
Жеста, мычанья, кивка?

Или за этим покровом
Гром, воздающий сполна,
Вздох между словом и словом
И между звёзд – глубина?

1981

Другие упали, травой заросли,
А этот дом не снесли – забыли.
И серые птицы его нашли,
И стали жить – как всегда там жили.

И заслышав шаги, они уже знали, что
Он под окна придёт – выкрикивать что-то,
Тощий, с бутылкою водки в кармане пальто,
Вечно расхристанном, в каплях помёта.

Станет в ржавом сите круглое солнце катать,
Бегать, как в детстве, кругами,
Растопырив пальцы – в воздухе зависать,
И заплакав, уйдёт, положив на пороге камень.

И сколько было их – семья или стая –
Птицы себя не могли сосчитать –
Cидя за сломанной ставней, по-птичьи вздыхая,
Грели птенцов, и при нём – стеснялись летать.

Знали: в дом, поделеный солнцем на свет и тень,
Не войдёт, не станет им докучать.
Только камень тёплый будет ночь напролет
На ветру, на невидимой нити – в стекло стучать.

3/2000

На утренней
остановке
Мёрзлый воздух
глотая,
Сквозь слипшиеся веки,
Через ветки и провода

В узком
уличном небе
Он видел
неторопливую стаю,
Бесконечную стаю ворон,
Плывущую,
неизвестно куда.

Их чёрные струи текли,
И с ними ночь отлетала,
Чёрные были снаружи,
И даже, наверно, внутри,

Чёрные вестники света –
Его вороного начала,
Чёрные с синевою –
От небес и земли.

Они на ветру
качались,
А то, вереницу ломая,
Подолгу на месте кружили –
Одна
или две,
или три…

А потом приходил
троллейбус,
И куда исчезала стая,
Уже он не мог увидеть
Из троллейбуса,
изнутри.

1981

Грудой золотистых мёрзлых кож
За окном Литва до горизонта,
И в костёл, в который каждый вхож,
Тихо входит женщина с ребенком.

Так за нею он в толпе скользит,
Что в одежде кажется из шёлка ,
И уже свеча его горит
Среди сотен тоненьких и жёлтых.

Крестики, как родинки родства.
Теплота земного естества.
И слова тяжёлые, как числа,
Из неведомого вещества.
…………………………………
…………………………………
Дверь откроешь, замело порог.
Дверь откроешь – паперть замело.
Далеко видать, белым-бело,
Солнце где? Где север, где восток ?

Неостывший алый уголёк,
Лыжник в дюнах – словно мотылёк.

Чёрных лыж перебирая четки,
Лыжник на отшельника похож
Посреди песчано-снежных лож.
Только жаль, зимою день короткий.

Вышивки предмет или перо
Лыжник ? Он и сам того не знает,
Кто ему пространство выбирает,
Так холмы расставлены хитро.

Вот он в лес влетает, как болид ,
Сыплют с веток желтые иголки,
И уже его свеча горит
Среди сосен тоненьких и колких…

Сумерки обходят стороной
Лыжника за белой пеленой,
Женщину и мальчика под снегом
На тропинке, к хутору, к ночлегу:

Чтоб с душой спокойной
Сесть к огню,
Чтоб в рубахе чистой
Сесть к окну.

Звать слова могучие, как числа,
Где душа жива и плоть права…

Ангелы кружат над полем чистым,
Снег — и никакого колдовства.

1987

Ветер, и в жёлтых листьях больница,
Где больные с врачами едва знакомы,
Старуха, уже почти невесома,
Щурится вслед пролетевшей птице,

Ходит вороной по краю крыши –
Боком, подпрыгивающей прытью –
Между столовкой с пустым чаепитьем
И самолётом, что крестиком вышит.

Богом оставлена, в мире застряла,
Всё под кнутом – от указа к указу,
Пальцы сгибает, скольких потеряла,
И разожмёт их – вдруг, как-то, разом:

Пусто. За речкой погост покатый.
И медсестра, словно парус, белеет.
И прилепились люди-заплаты
К длинной скамейке в конце аллеи.

День осыпается в сад синькой и мелом,
День перекаленной лампой вспыхнет в забытом восторге…
И тогда приходит последний, кому до неё есть дело –
Это я, молчаливый прозектор местного морга.

Это я в инструментах с похмелья шарю нетвёрдо,
Господи, только вот здесь распрямляются спины и лица!
Я же сутул и горбат, потому что ни за мёртвых,
Ни за живых не сумел за них заступиться.
1987

Большое горе – на вырост,
Оно не каждому впору…
Икона осталась от матери.
Четыре пустых угла –

Каморка её осталась –
В длинном конце коридора,
Куда даже мыши не шастали
За крошками со стола.

Он дверь открывал –
И каморка была ему рада,
И дохлую муху за рамой
Сквозняк весёлый кружил.

Порою его укоряла –
Однажды он рылся в тетрадях,
А позже – невидимый кто-то
На место их положил.

Паутина и пыль
Скапливались под образами.
Образа мерцали за свечкой,
Паук вздыхал из угла

Над выцветшими картинками,
Где яхта под парусами
Который год отплывала –
И уплыть не могла.

Где снег был пушистым ,
И дворик – кривым,
Как детский свалившийся валенок,
И город за двориком – был большим,
А дворик – всё тем же, маленьким…

И он уехал в другую страну
С каморкой, в котомку скатанной.
Мышей там было поменьше,
И крошки были крупней.

И помнил, что у иконы
Были глаза, как у матери,
Но забыл – у кого грустней.

14. 3. 2002

Ты ли, мой друг – по другую сторону океана
С другом – “бадвайзером” у блеющего экрана,
В пустыне застроенной, где старожил
Не припомнит молнии или грома,
Хозяин костюма, владелец дома,

Хоть у Банка – вторая пара ключей,
Ты ли сияешь в двести свечей
Среди бледнолицых из гольф-клуба
В городке нотариусов и зубных врачей,
Где у всех недвижимость, и подолгу болят зубы,

Где фортуна, пытаясь отвлечь и помочь,
Приведет в казино и согреет место,
И деньги летят, и тянется ночь,
И что раньше закончится – неизвестно.

Это ты пыхтишь в парфюмерной пене
Местной богини, ложась на алтарь,
Перебирая её инвентарь.
Ты, наконец ли, завёл календарь
Званых событий и совокуплений?

От барханов приходят жёлтые волны.
Жарко становится. Скоро весна.
Доживём. Говорят, и сюда доберутся войны –
Не большие, так малые – даль темна.
И вовсю распростёрлась – во всю страну.

Здесь бывает пусто, но никогда одиноко:
Можно спать, распластавшись или камнем идя ко дну,
Можно, выйдя на крышу, всплакнуть и завыть на луну,
И тебя поддержит округа – соседи, собаки, кошки,
И сирены машин – полицейской, пожарной и неотложки.

11/2002

Присмотрись, это озеро – птица, что когти о берег точит,
Обнимая скалу рукавами, замкнув картину.
Шепоток и щебет на синем, как многоточье,
Лишь тебе не взлететь, если даже прогнёшь спину.

И тогда отойди от окна, и гостям предложи тоник,
Время надеть очки и увидеть – поверх и через
Самого себя на глинистом скользком склоне.
Если надо смеяться, поможет вставная челюсть.

Но никому о том, что видел ты на балконе
Архангелов ночи; их бездомное пенье.
Холоднее утро, улыбка уже.
Уши заткни; здесь дают от скуки – печенье,
Йогурт – от несваренья, кофе – от равнодушья.

1995

Расточитель слов, соблазнитель муз,
Прихотью богов бедный златоуст,

Никому не свой неглубокий ум,
Покати-травой живший наобум,

Сгусток тёмных дел, ханжество и ложь,
Вырвав из груди, что ж ты не поёшь?

На тебя летят правда и молва,
Строки невпопад, мёрзлая листва,

Ночи на краю, беды поутру
Валятся в твою черную дыру.

Marche funebre звучит, в сурике уста,
Не спешат грачи в здешние места.

Всё, что есть в цене: загородный дом,
Загородный снег, загородный холм.

26/ 1/ 2005