Маскарад

Издавна веря в то, что земные дела вершатся внеземными силами, люди искали  у них поддержки и защиты. Поклоняясь природе  и очеловечивая её,  человек создал маску,  в которой видел  посредника между этими мирами. Надевание маски было не просто частью игры и новой ролевой ситуацией. Условность становилась реальностью, и по  щекам  участников действа тёк не сурик, а настоящая кровь. Маска прирастала к человеку, становясь театром, где “ почва и судьба”  шли рука об руку; наскальные рисунки, которым более 15 000 лет, изображают людей с головами животных.

Маски мёртвых в древнем Египте позволяли душе распознать тело ушедшего, подверженное распаду, чтобы покидая его на время, она знала, куда  ей  возвращаться. Племена из Либерии и Слоновой Кости использовали маски предков, чтобы просить об урожае. У масаев из долины Конго  маски  красились мелом со священной скалы: чёрные контурные линии и белые круги у глаз были знаком мужества. Спиральный узор на подбородке обозначал дорогу к духовному центру жизни, к самому себе. Посвящение в веру, брак и похороны –  неизбывный цикл  жизни – проходит с участием масок, продолжая драму  бытия.

В той же Либерии, маска кокона используется в обряде посвящения девочки в женщину, надевающей маску бабочки во время танца. А на другом, азиатском континенте популярна маска гусеницы, превращающейся в бабочку – новое и возвышенное физическое качество.

Трудно представить, что видела за свою четырёхтысячелетнюю историю шумерская маска  Warka,  в числе других ценностей, похищенная из Багдадского Национального музея во время нынешней войны в Ираке. Неустанные усилия по её поиску привели представителей американских  властей на заброшенную ферму, где она была найдена, зарытой в землю.

Не только первые спектакли  в масках, но и весь западный театр родился в Афинах. Между 600 и 200 годами до нашей эры греки создали  драматургию  и пьесы, которые и сегодня с успехом идут на подмостках. Став продолжением празднеств, посвящённых Дионису, богу плодородия и возрождения, под пером Эсхила, Софокла, Еврипида мифы  и легенды стали трагедиями с величественным финалом, очищающим душу. В амфитеатрах того времени маска, укрупняющая черты лица, давала   возможность зрителям, сидящим далеко от сцены, лучше оценить характер героев, и  “убирая” реальность, помогала погрузиться в действие.

Римские трагические и комические маски, подобные мраморным, хранящимся в Британском  музее, пришли к нам из второго века до новой эры. В 18 веке настенная живопись в Помпеях была предметом вожделения европейской знати. Фрески и картины людей в масках, украшавшие стены вилл, извлекались вместе со стенами, чтобы войти в коллекцию  Бурбонов. По иронии судьбы  у римлян они не считались предметами высокого искусства, а служили для патрициев чем-то вроде обоев. И всё же, римские императоры привозили с собой из походов не только трофеи из золота и серебра, но и изображения чужих богов, глиняных и деревянных  масок-чудовищ, в которых было что-то притягивающее и мистическое.

Ортодоксальное христианство  никогда не принимало маски, присущие язычеству, но избавиться от них церкви так и не удалось. Карнавал был праздником  предстоящей весны, а итальянское слово  “carnelevare” означало “отложить  мясо в сторону” накануне большого поста. Но для большинства карнавал всегда был праздником освобождения от социальных ограничений и условностей.

Хроника венецианских карнавалов перемежается радостными и мрачными страницами. Ни венецианские дожи, ни церковные бонзы терпеть не могли веселящийся народ, видя в подобных праздниках угрозу для власть предержащих. Самые старые записи о запрете карнавала в Венеции относятся к 1268 году, и о содержании подобных указов стоит рассказать.

В феврале 1339 года был издан декрет, запрещающий ходить в маскарадных масках по городу ночью и веселиться  с целью препятствовать падению нравов.  В 1458  и в 1603  выходят указы, запрещающие мужчинам в дни карнавала одеваться женщинами. В других постановлениях “маскарадчикам” запрещалось вступать в беседы с монашенками, носить музыкальные инструменты и оружие, способное причинить увечья. Декрет 1608 года разрешал надевать маски только на специальные банкеты и праздники. Нарушителям полагался штраф, два года тюрьмы и 18 месяцев работ гребцом на галерах. Женщин- нарушительниц ожидал прогон под плетями от моста Риалто до площади св. Марка, где их выставляли на обозрение.

Как ни странно, но экономический и политический упадок Венецианской республики в 18 веке привел к возрождению карнавалов. Отказавшись от борьбы с турками  и роли защитников христианства в Средиземноморье, венецианцы, словно желая забыться, превратили свою жизнь в череду  праздников и шествий. Венеция становится  европейским центром развлечений, сюда съезжается европейская знать. Эти годы становятся золотым периодом и для живописцев, живо продающих свой товар.

В 16 веке на сцену приходит уличный театр масок Комедия дель Арте. Среди них Арлекино, пёстро одетый шут с маской, поначалу напоминающей кота, ребячливый и влюбчивый акробат с деревянной шпагой, способный постоять за себя. А его друг Бригелло, разгульный и  жадный до денег театральный негодяй, со временем станет прототипом  мольеровского Скапена. Придёт время, и бледный и мечтательный Педролино станет французским Пьеро и оперным Паяцем. Среди  масок дель Арте был и карикатурный венецианский  торговец Панталоне и  военный Скарамуш, ставший  Робин Гудом на подмостках. Инамората была женской героиней, а её служанка, Коломбина,  возлюбленной Арлекина. Пройдя длинный  путь от древнеримских языческих сатурналий, итальянский карнавал жив и сегодня, и по улицам городов проходит  парад хороших и плохих героев: от неаполитанца Пульчинеллы, похотливого горбуна, до карикатурных масок политиков, актёров и прочих знаменитостей.

Став частью жизни и других католических стран, Франции, Испании, Португалии карнавал попадает  в Новый Свет  и другие колонии, становясь  местной традицией. Так, в португальской Бразилии появляется карнавал в Рио-де-Жанейро, а в Новом Орлеане,  лет бывшим под властью Франции, карнавал Марди-Гра, совпадающий с русской “масленицей”.

История масок и карнавалов на Карибских островах связана не только с их колонизацией европейцами, но и появлением там рабов из Африки. В 1785 году французские переселенцы на о. Тринидад провели свой первый карнавал. В то время на острове жило  две тысячи белых  колонистов и 12 000 рабов; любовь  плантаторов к карнавалу нашла отклик в сердцах  невольников, для которых маски с детства были мостом в мир духов и  частью погребальных обрядов. Так на задних дворах плантаций началась своя жизнь, без которой немыслима нынешняя культура Карибских островов. Африканские традиции  видны в масках из костей, травы, морских раковин и тканей, в традиции хождения танцующих по кругу; в шествиях через городки и поселки.

На протяжение столетий сотни африканских племён создавали свои тотемы и табу. Изготовление ритуальной, подлинно духовной  маски, требовало контакта с нематериальным миром, его прямых указаний. Срубив дерево, африканский скульптор, как правило, оставлял его на несколько дней в покое, давая  возможность духу, живущему в стволе и кроне, отыскать для себя новый дом.

Конечно, большинство масок  в музеях  и  коллекциях оторваны от костюмов,  с которыми составляли единое целое с событием, ради которого маска надевалась. Одни из них чествовали  ушедшего из жизни, другие – знаменовали просьбу об урожае или благодарность за него. Иногда маски предков надевались вождями, чтобы посоветоваться с ними в момент принятия важного решения или вынесения приговора человеку, преступившему законы племени.

Американские коллекционеры русского происхождения Ю. Раскин, бывший до выхода на пенсию компьютерным аналитиком, и его сын Илья, профессор  университета Ратгер , Нью-Джерси, собирают произведения африканского искусства  и являются  обладателями  коллекции из более, чем пятисот старинных масок, почти от двухсот племён. Самое сложное в процессе собирания масок,  это определение их возраста, умение  увидеть подделку. А учитывая непростой климат и недолговечность масок, можно легко принять патину и трещины на них за признаки долголетия.

Интерес коллекционеров к маскам как произведениям искусства просматривается в ценах  крупных аукционов. А. Гофмейстер чешский художник, писатель и коллекционер, соратник многих сюрреалистов и дадаистов, приятель фотографа М. Рея и писателя Д. Джойса, незадолго до Второй мировой войны купил  уникальную   деревянную маску индейских шаманов, не один десяток лет до этого переходившую из рук в руки. В ноябре 1999  года на аукционе Сотби в Нью-Йорке она была куплена за рекордную цену $ 684 000 долларов. Оценивая возраст маски примерно в двести лет и манеру, в которой  она исполнена, С. Браун, ведущий эксперт из Музея искусств в Сиэтле,  говорит, что она cделана поистине гениальным мастером, существуя на  тонкой грани между физическим и нематериальным мирами. Еще одна маска “Квакиутл” из коллекции Гофмейстера  в своё время поразила отца сюрреализма А. Бретона и поэта П. Элюара, оценивших мощь и глубину  искусства коренного населения Америки. Эта маска, пришедшая с северо-восточного побережья США и изображающая лицо лесного  создания,  защищающего утонувших или потерявшихся в лесах, была продана на том же аукционе за  $ 244 000 долларов.

Может быть не все знают, что праздник Хэллоуин, на подготовку к которому и  покупку костюмов и масок американцы тратят несколько миллиардов долларов каждый год,  начинался как древний  осенний фестиваль у  древних кельтов, живущих  на территории Ирландии, Англии и северной Франции и назывался Samhain ( посевание).  Кельты верили, что в определенные дни границы между миром живых и мертвых становятся тонкими и легко преодолимыми, и призраки способны прийти на землю, чтобы причинить людям зло. Таким днем для них был 31 октября , означавший конец осеннего тепла,  предвестье длинных ночей и долгой зимы. В канун прихода мертвых  и призраков на землю люди покидали дома, надевая маски, чтобы  привидения приняли их за своих и жгли костры, в которые бросали жертвенное зерно и животных.

В девятом веке новой эры католическая церковь, будучи не в силах запретить  языческий праздник, попыталась придать ему узаконенно-христианский характер, назвав первое ноября Днем Всех Святых, что по староанглийски звучало, как  All–hallows Eve. В десятом веке  в тех же целях церковные власти провозглашают второе ноября  Днем поминовения  мертвых. Американская традиция  trick–o–treating восходит к тому же празднику, когда бедные  обещали богатым, что будут молиться за их покойных родственников, а те их за это вознаграждали.

Привезенный в США эмигрантами Хэллоуин, неоднократно запрещался пуританами и ограничивался властями. Двадцатый век сделал его светским праздником, карнавалом со страшными масками и персонажами из фильмов-ужасов, демонстрирующим силу жизни и браваду перед призраком смерти, собирая в уличные шествия  десятки тысяч.

В коллекции Государственного музея Аризоны хранятся маски  майя, навахо, ацтеков от доколумбовой эпохи до наших дней. Глядя на экспонаты, легко понять, что различие культур эскимосов Аляски и индейцев северо-западного побережья США во многом определил климат. Длинные зимы и низкорослая тундра создали для эскимосов ситуацию, когда найти  дерево для изготовления ритуальных масок было проблемой. И тогда люди выходили на побережье, подбирая вынесенные морем стволы деревьев и обломки судов. Старая молитва  эскимосского племени просит море приносить им побольше дерева каждый год, не помня о жизнях, которые забирают штормы.

От Аляски до Азии – рукой подать, и стоит, хотя бы вкратце, рассказать о Маске в истории культуры стран этого континента.  

Расцвет театра масок и литературы на санскрите относится к 15-ому веку до новой эры и связан с трактовкой  Махабхараты и одной из её книг, Бхагавадгита, ставшей квинтэссенцией философии индуизма. Воплощение в масках людей, животных и демонов отражают экспозиции в Монгольском художественном музее в Улан-Баторе, в Таиланде и Индонезии. Так, маска “демон-змея” из Шри Ланки изображает кобру с огромной головой, из ноздрей которой выползают другие змеи.

Китайский классический театр масок возник в период династии Юань (1260- 1328). Его сюжеты отдавали пафосом, были сентиментальны и романтичны. Вплоть до 19 века актенры на китайской сцене не говорят, выражая себя через песню, танец и пантомиму. Китайские драматурги,  как и их индийские предшественники, избегают ставить трагедии в европейском смысле слова, предпочитая слезливые, полные нравоучений сюжеты, в которых разрешалось умирать только женщинам.

Шагом вперёд был японский театр  масок “Но”,  возникший в 14 веке. Его короткие пьесы трагичны по духу, полны аллегорий, весьма немногословны. Короткий текст  уложен в  час драматического действия. Деревянные маски, три барабана и флейта, пантомима и короткие строки песен уравновешены, и ни один из элементов не доминирует.

Продолжением театра “Но” становится театр  17 века “Кабуки”, где, как и в “Но”, все роли исполняют мужчины. Он более динамичный, избегает изысканных метафорических загадок и  значительно более популярен в Японии и за её пределами.

В течение веков шаманы и предсказатели  предвещали погоду, указывали места для охоты и лучшее время для начала войны. Со времени династии Шань (15 – 10 в.в. до новой эры) шаманизм в Китае становится особенно популярным. Культ предков, сплавленный  с идеей мужского и женского начал и несовершенства земной жизни выводит шамана в посредники между земным и духовным. Cо временем китайский шаманизм проникает и на восток России.

Русский этнограф А. Макаренко, путешествующий по Алтаю и Сибири в начале двадцатого века, рассказывает о шамане, который мог глотать раскалённые уголья, грызть стекло, протыкать себя ножом, и всё же был менее знаменит, чем женщина-шаманка, у которой был ореол  подлинной славы, и которая подобными приемами не пользовалась, так что “народная”оценка шамана была объективной и, как принято говорить, “по результатам”.

Сибирские шаманы  были  гомеопатами, костоправами, психотерапевтами, а их танец – моно-спектаклем с имитацией голосов птиц и животных. Сильный шаман мог не только говорить с духами, но и сражаться с ними. Маски шаманов, сделанные из дерева, бересты или металла надевались им для того, чтобы в реальной жизни  злые духи не могли бы  его узнать.

Для шаманов, путешествующих в загробный  мир, бубен превращался в лодку, способную везти шамана по подземной реке, а одежда, изображающая животное или птицу с перьями – в его щит.  Некоторые маски или бубны могли украшаться висячими наконечниками стрел, чтобы в случае опасности превращаться в мечи. Кстати сказать, наскальные изображения, найденные на Алтае и Саянах, изображают шаманов в рогатых шапках и масках задолго до появления в сибирском шаманстве “китайского следа”.

Сохраняя языческие элементы, культура масок приходит в православие, оживая в святочных маскарадах и колядных масках России, Украины и Белоруссии. На святки  в   деревнях 19 века ещё затевают маскарады и детишки, маленькие сеятели, предвестники будущего урожая, “посевают” с Ничто так не приближает нас к чужой культуре как её реалии, рождая  двойственное чувство узнавания и новизны. И стандартная фраза “Маска, я Вас знаю” всегда останется только фигурой речи. Мы не знаем  Маску, как не знаем самих себя.